Живой журнал для заметок на память

Тяжелая была эта Пасха из всех четырех, какие пришлось мне пережить в неволе с 23-го по 26-й годы.

Последняя, на Поповом острове в каторжном, сказал бы я, пересыльном пункте, оставила во мне неизгладимый след, с одной стороны, – внешний, грустный след, с другой, – радостный, по внутренней радости. Печаль в этой Пасхе началась с того, что она, Пасха, оказалась неожиданной для меня. Четвертую Пасху должен я был встречать дома, в семейном кругу. Но Господь судил иначе.

…

Подходила Пасха. Людей нагнали в пункт видимо-невидимо. Вследствие весенней распутицы лесные разработки закончились, и более тысячи человек возвращались обратно в лагерь. А весь лагерь рассчитан на 800 человек. Клуб закрылся и переделан под жилое помещение с нарами. В прочих бараках проходы замощены нарами, двойные нары переделаны в тройные (в три этажа). Даже привилегированный канцелярский барак обращен в двойные нары, вместо шестидесяти человек стало в нем сто двадцать.

Кипятку сплошь и рядом не отпускалось, так как котлы под обед и ужин занимались. Шла Пасха. И как хотелось, хотя и в такой затруднительной обстановке, совершить молитвенный обряд. «Как это так! – думал я, – пусть даже и сейчас, когда просунуться поговорить через толпу затруднительно, как не пропеть «Христос воскресе!» в пасхальную ночь!..»

Да, обстановка пасхи 26-го года необычайна. Когда мы втроем ее справляли в недостроенной пекарне, в это время там, в Ростове, в залитом электрическим светом кафедральном соборе, при участии чудного хора И. Ф. Ковалева городское духовенство совершало тоже пасхальное торжественное богослужение.

Но!.. думается нам, наша Кемская Пасха с владыкой Иларионом в пекарне без окон и дверей, при звездном освещении, без митр и парчовых риз, дороже была для Господа, чем великолепно обставленная Ростовская...

Опубликовано в ж-ле "Мир Божий" №1(6) 2000

Борис Ширяев. Пасха на Соловках

Еще бы я не вспомнил ее, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви...


Священномученик архиепископ Верейский Иларион (Троицкий) отбывал срок в Соловках после своего последнего ареста в 1923 и до 1929, но в 1925-1926 его вывозили в Ярославскую тюрьму, Пасхальная служба на Поповом острове в Кеми была им отслужена на обратном пути в Соловки. Писатель Борис Николаевич Ширяев сидел на Соловках с 1922 по 1929 г. В своей книге "Неугасимая лампада" он не называет год единственной разрешенной Пасхи и невозможно понять, была ли она совершена до, или после описанной в воспоминаниях о.П. Чехранова. В некоторых источниках можно встретить утверждение, что именно она - 1926 г., но это противоречит воспоминанию о.Павла, датировка которого также не оспаривается историками.

Я работал тогда в театре, издательстве и музее. По этой последней работе и попал в самый клубок подготовки. Владыка Иларион добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключенных, а не только для церковников. Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачениях забыл. Идти и просить второй раз было уже невозможно.

Но мы не пали духом. В музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут. Неистощимый в своих словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут оперировал отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные облачения, среди них — епитрахиль митрополита Филарета (Колычева). Утром все было тем же порядком возвращено на место.

— Христос воскресе!

Эта заутреня была единственной, отслуженной на Соловецкой каторге. Позже говорили, что ее разрешение было вызвано желанием ОГПУ блеснуть перед Западом «гуманностью и веротерпимостью». Ее я не забуду никогда...

Из книги Бориса Ширяева "Неугасимая лампада"

Леонардо да Винчи родился 15 апреля 1452 года в селении Анкиано близ Винчи, неподалеку от Флоренции. Отец Леонардо был нотариусом, а мать – простой крестьянкой. 

На брак с любимым мать не могла рассчитывать – отец мальчика вскоре женился на богатой и знатной девушке. Леонардо было 3 года, когда отец забрал его к себе, что было вполне в законах того времени. Попытки приобщить сына к семейному делу были безуспешны: Леонардо не интересовали законы общества. Зато были замечены его способности художника – и отец отправил его учиться в лучшую мастерскую Тосканы, к живописцу Андреа дель Верроккьо.